— Давай. Мне все равно. Только подожди чуть-чуть, я отнесу вещи к себе.

Через пятнадцать минут она брела сквозь пургу к пиццерии «У Джакопо» с любимцем курса Питером Уайманом.

Барни изо всех сил продлевал себе удовольствие. В результате они с Сюзи уехали из Нью-Гемпшира после ужина в последний день каникул, а потому добрались до Вандербилт-холла лишь к полуночи.

После прощального поцелуя они разошлись по комнатам, чтобы впервые за десять дней лечь спать порознь. По дороге к себе Барни залез в забитый почтовый ящик. Счета, несколько рождественских открыток и конверт от некоего Эстерхази из морга города Нью-Йорка.

«Черт! Меня что, приглашают на опознание тела?» Он нетерпеливо разорвал конверт.

Дорогой Барни.

Теперь я знаю жизнь. Что на самом деле происходит в психушке? Тебя там не лечат (этого слова даже отпетые психиатры вслух не говорят), а как актер, заучивающий роль, ты входишь в образ «нормального» человека. И когда наконец начинаешь играть эту роль должным образом, все так радуются, что отсылают тебя назад в мир, а на твою койку кладут очередного несчастного.

По ходу дела доктор Каннингем оказался действительно славным малым, особенно когда перестал отвечать на звонки моего папаши. Он помог мне многое для себя понять.

Я по-прежнему хочу выучиться на врача, но не в Гарварде. Никогда не слышал, чтобы больной спрашивал у врача, где он получил диплом.

Разве Зигмунд Фрейд знал биохимию?

Во всяком случае, как ты можешь судить по этому бланку, я поборол свою невротическую боязнь покойницких потрохов самым радикальным образом. В глубине души мне по-прежнему страшно, но теперь я, по крайней мере, могу с этим справиться. Что и составляет суть игры, как я узнал от доктора Каннингема.

С другой стороны, я избавился от комплекса вины за то, что ненавижу своего отца. Он это заслужил.

На данный момент он не только не знает, где я нахожусь, но и не имеет понятия, кто я такой, поскольку я взял родовую фамилию матери — Эстерхази. Которую, я уверен, он старательно предал забвению.

Если ты еще читаешь это скучное послание, я, пожалуй, добавлю, что всегда буду помнить тебя с братской любовью и никогда не забуду, как ты был добр ко мне, когда я больше всего в этом нуждался.

Желаю тебе счастливого Рождества и надеюсь, что ты уже женился на потрясающей Лоре Кастельяно.

Твой Мори Эстерхази (урожденный Истман).

«Ого, — подумал Барни. — Да благословит, нас всех Господь!» Слава богу, они не вытравили из Мори интерес к жизни.

Да, наступивший год обещает быть необыкновенным, особенно если письмо, которое Барни собирался написать, вызовет благосклонную реакцию.

Он достал ручку и бумагу, и тут ему показалось, что в коридоре звонит телефон. «Не важно, мне некому звонить». Потом к нему постучали, и Ланс Мортимер сонным и слегка раздраженным голосом объявил:

— К телефону, Ливингстон! Твои подружки когда-нибудь спят?

Барни отложил ручку и бросился к трубке. «Крошка Сюзи… Уже соскучилась». Он выхватил у Ланса трубку и выпалил:

— Привет, малыш.

Голос в трубке звучал робко и смущенно.

— Барни, извини, что я беспокою тебя посреди ночи…

Это была Лора.

— Вообще-то, — продолжала она, — я тебе уже полтора часа пытаюсь дозвониться. Надеюсь, я тебя не разбудила?

— Все в порядке, Кастельяно. Что случилось?

— Ничего сверхъестественного. Просто весь мой мир распадается на куски, но думаю, с этим можно подождать до утра.

— Не пойдет. Встретимся прямо сейчас в вестибюле.

— Ты уверен, что тебе это удобно? — с тоской спросила она.

— Не будь идиоткой! Считай, что я уже там.

Барни повесил трубку и вернулся к себе. Завязывая шнурки на кроссовках, неожиданно вспомнил о письме.

Он подошел к столу и посмотрел на листок.

Дорогая Сюзан!

Я должен задать тебе два вопроса:

1. Ты будешь моей избранницей в День святого Валентина?

2. Ты согласна выйти за меня замуж?

Может, подписать и по пути забросить ей в ящик?

Нет, момент неподходящий. Он взял листок, скатал из него шарик и метким броском отправил в корзину. И пошел на встречу с Лорой.

— Кастельяно, ты уверена, что не принимала ЛСД?

В такой час они в вестибюле были вдвоем, и их шепот эхом отдавался под сводчатым потолком.

— Поверь мне, Барни, лучше бы приняла. Я бы сейчас больше всего хотела отключиться от действительности, о которой я тебе поведала. Сам подумай: мыслимое ли дело — мать уходит в монашки?

— Ну, ведь она не совсем принимает постриг. Ты же говоришь, она будет чем-то вроде монахини в миру?

— Да какая разница! Суть в том, что вся моя семья внезапно прекратила свое существование. Я стану первой в мире сиротой при двух живых родителях. — Ее отчаяние было очевидным. Как хорошо он ее понимает! Барни и сам с ужасом ждал надвигающегося расставания с родным домом, в котором прошли его детство и юность. Но он мог утешаться тем, что родные не покидают его. Лоре же совсем некуда податься, единственным ее домом теперь была комнатенка в общаге.

— Лора, — тихо сказал он, — послушай меня. Во-первых, монастырь твоей матери всего в нескольких часах езды отсюда. Да и до Кубы каких-то девяносто миль, если считать от берегов Флориды. Если как следует потренируешься, сможешь вплавь добраться…

Лора представила себе, как она барахтается в океанских волнах, и на миг улыбнулась.

Во всяком случае, — продолжал Барни со спокойной решимостью, — не забывай: у тебя всегда есть я. И у тебя всегда будет дом, куда ты сможешь приехать. Эстел только что купила огромную квартиру в Майами.

Она уронила голову и всхлипнула.

— Слушай меня, старушка. Сейчас я возьму на себя роль родителя и скажу тебе, что делать. Ты сейчас пойдешь к себе, выпьешь стакан теплого молока и ляжешь спать. Поняла?

Она кивнула и встала. Барни тоже поднялся. С минуту они молча стояли лицом к лицу, в каких-то нескольких сантиметрах друг от друга.

— Господи, Барни, — доверчиво прошептала Лора, — что бы я без тебя делала?

— Кастельяно, уверяю тебя, без меня ты никогда не останешься.

Накануне предстоящего практического занятия почти никто из студентов не спал. Каждый гадал, а порой и спрашивал соседа: «Ну что тут может быть страшного?»

— В конце-то концов, — рассуждал Барни, — почему мы ведем себя так, будто нас ожидает нечто неизведанное. Влагалище есть та часть женского организма, с которой мы знакомы и снаружи, и изнутри. Так что в каком-то смысле на это надо смотреть как на возвращение домой.